Июнь 1941-го. 10 дней из жизни И. В. Сталина - Андрей Костин

Как было на самом деле — тайна сия великая есть. Обратим, однако, внимание на то, что Жуков — «этот мужественный человек», по оценке самого Микояна — «разрыдался, как баба». Что-то не верится, чтобы на резкие, но справедливые замечания вождя была такая неадекватная реакция человека, который стал главным героем сложившегося вокруг него героического эпоса.

Однако вышеприведенная цитата взята из рукописного варианта воспоминаний Микояна, хранящегося в РЦХИДНИ, то есть из первоначального текста воспоминаний. Интересно сравнить его с текстом из книги «Так было», куда вошел рассмотренный выше эпизод. Первые абзацы текстов совпадают, но дальше тексты серьезно отличаются, что свидетельствует о редакторской правке первоначального текста:

«В Наркомате были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Жуков докладывал, что связь потеряна, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи — никто не знает.

Около получаса поговорили, довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: «Что за Генеральный штаб? Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует».

Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5–10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые.

Главное тогда было восстановить связь. Договорились, что на связь с Белорусским военным округом пойдет Кулик — это Сталин предложил, потом других людей пошлют. Такое задание было дано затем Ворошилову.

Дела у Конева, который командовал армией на Украине, продолжали развиваться сравнительно неплохо. Но войска Белорусского фронта оказались тогда без централизованного командования. А из Белоруссии прямой путь на Москву. Сталин был очень удручен».

Редактор пощадил прославленного маршала, и здесь Жуков рыдает уже как «мужчина». Исследователи работают с мемуарами Микояна с большой осторожностью и считают, что ему можно верить без всяких оговорок лишь в том случае, когда речь идет о людях, с которыми у него никогда не было неприязненных отношений. Отношения у Анастаса Ивановича с Георгием Константиновичем таковыми не были, и он его в своих мемуарах слегка «опустил», и живописная картина в кабинете наркома им просто выдумана. Молотов, тушивший вспыхнувший пожар, по версии Микояна, рассказывал писателю И. Стаднюку несколько иной вариант развития вспыхнувшей ссоры, по следам которой буквально на следующий день были приняты жизненно важные для судеб страны решения:

«Ссора вспыхнула тяжелейшая, с матерщиной и угрозами. Сталин материл Тимошенко, Жукова и Ватутина, обзывал их бездарями, ничтожествами, ротными писаришками, портяночниками. Нервное напряжение сказалось и на военных. Тимошенко с Жуковым тоже наговорили сгоряча немало оскорбительного в адрес вождя. Кончилось тем, что побелевший Жуков послал Сталина по матушке и потребовал немедленно покинуть кабинет… Изумленный такой наглостью военных, Берия пытался вступиться за вождя, но Сталин, ни с кем не попрощавшись, направился к выходу. Затем он тут же поехал на дачу».

Вот эта версия генезиса вспыхнувшего конфликта более правдоподобна, чем выдуманная Микояном. Во-первых, тут выпукло проявились характеры «настоящих мужчин» по принципу — «Никто не хотел уступать», а во-вторых, только такой вариант развития событий в момент, когда военные недвусмысленно дали понять, что с началом войны реальная власть перешла в их руки, мог встряхнуть «удрученного» Сталина и подтолкнуть его к принятию исторических решений по укреплению пошатнувшейся власти. В тот же вечер было принято обнародованное на следующий день решение о создании Государственного Комитета Обороны, к которому отныне переходила вся полнота власти в стране. А Сталин, как Председатель ГКО, становился единоличным правителем страны, полновластным диктатором наподобие диктаторов древнеримской республики, которых назначал сенат в критические для судеб республики моменты.

Дальнейшие события, завершившиеся принятием решения о создании ГКО, со слов Микояна, развивались следующим образом:

«Когда мы вышли из Наркомата, он такую фразу сказал: Ленин оставил нам великое наследие, а мы, его наследники, — все это просрали. Мы были поражены высказыванием Сталина. Выходит, что все безвозвратно мы потеряли? Посчитали, что это он сказал в состоянии аффекта…».

Сталин, Молотов, Берия и, возможно (по воспоминаниям Молотова), Маленков направились на Ближнюю дачу, скорее всего не для традиционного обеда, переходящего в ужин. Не до веселья было. Можно делать только более или менее правдоподобные предположения, чем занимались члены Политбюро после случившегося конфликта Сталина с военными. По одной версии они уговаривали Сталина не покидать свой пост, о чем он сгоряча якобы заявил, по другой — именно на этом импровизированном заседании Политбюро был тщательно проработан вопрос о создании ГКО. Подробнее об этом ниже, а сейчас рассмотрим версию Микояна:

«На следующий день, около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский. Вдруг звонят от Молотова и просят зайти к нему.

Идем. У Молотова уже были Маленков, Ворошилов (который к этому времени уже отбыл на Западный фронт. — А.К.), Берия. Мы их застали за беседой. Берия сказал, что необходимо создать Государственный Комитет Обороны, которому отдать всю полноту власти в стране. Передать ему функции Правительства, Верховного Совета и ЦК партии. Мы с Вознесенским с этим согласились. Договорились во главе ГКО поставить Сталина, об остальном составе ГКО не говорили. Мы считали, что в имени Сталина настолько большая сила в сознании, чувствах и вере народа, что это облегчит нам мобилизацию и руководство всеми военными действиями. Решили поехать к нему. Он был на Ближней даче».

В каком состоянии застали Сталина приехавшие на Ближнюю дачу соратники? Здесь у Микояна снова расхождение рукописного варианта с вариантом, опубликованным в книге «Так было».

В «изначальных» воспоминаниях Микояна перед ними предстала следующая картина:

«Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Он вопросительно смотрит на нас и спрашивает: «Зачем пришли?». Вид у него был спокойный, но какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать.

Молотов от имени нас сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы быстро все решалось, чтобы страну поставить на ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин.

Сталин посмотрел удивленно, никаких возражений не высказал. Хорошо, говорит.

Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного комитета обороны. Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я (Берия)».

А вот как в воспоминаниях, якобы подвергнутых конъюнктурной правке, скорее всего в угоду Хрущеву, поскольку тот воспроизводит многократно те же нелепости, которые появились после «правки» воспоминаний Микояна:

«Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Увидев нас, он как бы вжался в кресло и вопросительно посмотрел на нас. Потом спросил: «Зачем пришли?» Вид у него был настороженный, какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать. У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовывать.

Молотов от нашего имени сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы поставить страну на ноги. Для этого создать Государственный Комитет Обороны. «Кто во главе?» — спросил Сталин. Когда Молотов ответил, что во главе — он, Сталин, тот посмотрел удивленно, никаких соображений не высказал. «Хорошо», — говорит потом. Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного Комитета Обороны. «Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я», — добавил он».

Как видим различия разительные. В первом случае вид у Сталина был «спокойный, но какой-то странный», в во втором уже «настороженный, какой-то странный», что дало основание заявить: «У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовывать». Кто, кроме самого Микояна, мог сделать столь кардинальные правки? Ссылки на заявление, сделанное сыном А. И. Микояна Серго, что: «Сравнение диктовок отца с текстом, подвергшимся экзекуции редакторов, показало, что в ряде случаев мысли автора были искажены до неузнаваемости», ничего не проясняют, поскольку это было сказано по другому поводу: «Третий том, начинавшийся с периода после 1924 года, находился в работе в «Политиздате», когда отца не стало, он умер 21 октября 1978 года, не дожив месяца до 83 лет. Через несколько недель меня вызвали в издательство и сообщили, что книга исключена из планов, а вскоре я узнал, что это было личное указание Суслова, побаивавшегося отца до самой его смерти и теперь осмелевшего».